Цитата:
Это был старый рыбак, промышлявший на Гольфстрими один в своей лодке. Вот уже восемьдесят четыре дня он выходил в море и не поймал ни одной рыбы. Первые сорок дней с ним был парень. И по тем сорока несчастливых днях парню родители сказали, что старый теперь решительно и бесповоротно salao1, то есть совершенно бесталанный, и велели сыну перейти в другой рыбалки, с которым он в первую же неделю поймал три добренни рыбины. Парню было обидно видеть, как старик в день возвращается ни с чем, и он каждый раз шел помочь ему преподнести смотанная снасть, гарпун, ости или мачту с парусом. Парус был заплатами мешковиной и, обернуто вокруг мачты, похоже на флаг непрерывной поражения.
Старик был костлявый, изнуренный, затылок его пооралы глубокие морщины, на лице темнели коричневые пятна безвредного накожного рака, которые появляются от солнечных лучей, отраженного тропическим морем. — Пятна сбегали вниз по щекам до самой шеи.
Ладони старого были иссечены глубокими поперечными рубцами от плетеной лески, которой он тянул из воды крупную рыбу. И. ни один из рубцов не был свежий — все старые, как борозды на жаждущая земля.
Долой все в нем было старое, кроме глаз, а они имели цвет моря и блестели весело и непобедимо.
— Дед Сантьяго, — сказал ему мальчик, когда они поднимались от берега, где оставили лодку, — я мог бы снова ходить в море с тобой. Теперь мы призбиралы немного денег.
Старый научил парня рыбачить, и тот любил его.
— Нет, — сказал старик. — Ты теперь на счастливом лодке. Оставайся там.
— Но вспомни, как ты когда восемьдесят семь дней подряд возвращался ни с чем, а потом мы три недели ловили каждый день по огромной рыбине.
— Помню, — сказал старик. — Я знаю: ты ушел от меня не потому, что потерял веру.
— мне велел отец. А я ведь еще несовершеннолетний и должен слушаться его.
— Знаю, — сказал старик. — Так и должно быть.
Они поднялись по дороге к хижине старика и вошли в открытую дверь. Старый склонил мачту к стене, а мальчик поставил рядом ящик и остальные орудия. Мачта была длиной почти такая, как вся хата, слепленная из цепких почечных щитков королевской пальмы, известных под названием гуано. Там стояли кровать, стол и стул, а просто на полу был очаг, где старый разжигал древесный уголь и варил себе есть. На темных стенах с розривняних и плотно подогнанных друг к другу шероховатых волокнистых щитков висело цветное изображение Святого сердца Господнього2 и еще одно — Медной Богоматери3. Это были памятники по жене. Когда на стене висела и ее подкрашенная фотография, но старый снял то фото, потому что, глядя на него, слишком остро почувствовал, и теперь оно лежало на полке в углу под его чистой рубашкой.
— Восемьдесят пять — счастливое число, — сказал старик. — Что ты скажешь, как я завтра притащу рибисько на тысячу фунтов чистого веса?
— Ну, я беру сетку и иду по сардины. А ты посидишь здесь на пороге против солнышка?
— Да. Я вчерашнюю газету, то почитаю о бейсболе.
Когда он вернулся, солнце уже зашло, а старик спал на стуле. Парень снял с кровати старую солдатскую одеяло и накинул ему на плечи поверх спинки стула.
Это были удивительные плечи — и все еще могучие, хоть они и старые, и шея тоже еще крепкая, и теперь, когда старый спал, склонив голову на грудь, морщины на затылке отличались не так четко. Рубашка на нем была такая же латаном-перелатаном, как и парус, и заплаты, неровно повицвитавшы на солнце, пестрели разными цветами. А вот лицо было таки очень старое и с закрытыми глазами казалось совершенно насморочным. Газета лежала у него на коленях, и рука, упав на нее, не давала вечернем ветру сдуть ее прочь. Ноги старика были босые.
Заснул он скоро, и во сне мерещилась Африка его юности: длинные берега, золотистые и белые — такие белые, что аж глазам больно — высокие мысы и огромные темные горы. Теперь он каждую ночь оказывался на тех берегах, и слышал во сне, как грохочут волны прибоя, и видел, как вскрывают их лодки туземцев. Он слышал дух смолы и пакли, стоящим над палубой, слышал дух Африки, его приносил с берега утренний ветерок.
Ему уже более не снились ни штормы, ни женщины, ни примечательные события, ни большая рыба, ни драки, ни состязания силачей, ни его жена. Снились только далекие пейзажи и еще львы на берегу. Они играли в предвечерние сумерках, словно котята, и он любил их так же, как любил мальчика. Но парень не снился ему некогда.
Старый проснулся, взглянул через открытую дверь в месяц, тогда развернул штаны и натянул на себя. Выйдя из хижины, он справил малую нужду, потом отправился дорогой будить мальчика. От утреннего холода его брали дрожь. Но он знал, что вскоре его согреет шествие, а там скоро и на весла …
Он всегда мысленно называл море la mar, как говорят по-испански те, кто его любит. И хотя иногда вспоминают его недобрым словом, однако всегда говорят о нем, как о женщине. Некоторые из младших возрасте рыбаков, те, которые вешали на свою снасть буйки вместо поплавков и имели моторные лодки, купленные во времена, когда акулья печень давала большой выгоду называли его el mar — в мужском роди4. Они говорили о нем как о сопернике, как о бездушный пространство, и даже как о враге. И старик всегда думал о море как о женщине, о живом существе, что может и подарить большую милость, и лишить ее, а если и делает что-то плохое или Оттого, то лишь потому, что такова уж ее характер. «Он и месяц розтривожуе море так же, как и женщину», — думал старик.
Он греб размеренно, без особых усилий, потому что хорошо умел держать постоянную скорость, да и поверхность океана была гладкой, если не считать единичных заворотов на течении. Старый рулил по воде оставив добрую треть своей работы на течение, поэтому, когда начало заниматься на свет, он увидел, что доплыл куда дальше, чем надеялся за это время.
Он не помнил уже, когда начал говорить вслух, рыбача одиночкой. Когда раньше, оставаясь в одиночестве, он пел; время пел и ночам, неся вахту на рыболовных парусниках и ловчих судах, ходивших по черепах. А разговаривать сам с собой начал, видимо, тогда, когда от него ушел парень. Но наверняка он не помнил. Рыбача вместе, они с парнем обычно не отзывались друг к другу без надобности. Беседовали в основном по ночам или оставаясь на берегу в непогоду. Между рыбаков считалось зазорным болтать в море, и старик всегда одобрял и уважал этот обычай. Но теперь он часто высказывал свои мысли вслух — ведь это никому не мешало.
— Если бы кто услышал, что я так разговариваю вслух, то подумал бы, что мне отнялся разум, — сказал он. — Но я в своем уме, так что мне до того безразлично.
Он не отводил глаз от жилок и именно в этот момент увидел, как одно зеленое удилище над бортом резко дернулось вниз.
— Ага, — сказал старик. — Ага, — и беззвучно положил весла. Тогда потянулся к жилки и осторожно взял ее большим и указательным пальцами правой руки. Он не почувствовал ни натяжения, ни веса и государств жилку свободно, без усилия. Вдруг она снова дернулась. На этот раз — легонько, то неуверенно; и старый хорошо знал, что это значит. Там, в глубине, за сотню саженей от лодки, марлин объедал сардины, нанизанные на острие и изгиб сделанная вручную крючка, витикався с головы небольшого тунца, насаженного на стержень.
Жилка и дальше потихоньку дергалась у него между пальцами и старый радовался, и вдруг почувствовал, как она напряглась от огромного, просто-таки невероятной важности. Это была вес рыбы, и он отпускал леску все глубже, глубже, глубже, и первый из двух запасных мотков быстро раскручивался. Жилка легко проскальзывала у него между пальцами, и старик, хоть почти и не придерживал ее, все равно чувствовал огромную тяжесть на том конце.
— Вот рыбина, — сказал он. — Крючок вонзился ей в пасть, и теперь она убегает с ним вместе.
Рыбина неуклонно тянула вперед, и они понемногу подвигались тихим морем. Остальные крючков с наживой прежнему оставалась в воде, но с этим ничего нельзя было помочь.
— Жаль, что со мною парня, — сказал старик. — Рыба тянет меня на буксире, и я словно привязанная к ней тросом. Можно, конечно, привязать леску к лодке. Но тогда рыба может урвать ее. Поэтому нужно держать, пока хватит сил, и попускать леску, когда ей заблагорассудится дернуть. Еще слава Богу, что она плывет вперед, а не идет в глубину.
«Не знаю, что и делать, как она вздумает пойти вниз. А что я сделаю, как ее потянет на дно и она там умрет! Ет, то и сделаю. Мало ли всяких способов? ».
Старый сдерживал жилку спиной и смотрел, как она косвенно рассекает воду, а лодка неуклонно продвигается дальше на северо-запад.
«Эта плавание доконает ее, — подумал он про рыбу. — Не может же она плыть без конца ». Но прошло еще четыре часа, а рыба все так же неуклонно плыла ген в открытое море, увлекая за собой лодку, и старик все так же крепко упирался в лавку, сдерживая спиной натянутую снасть.
— Когда я подцепил ее, был полдень, — сказал он. — А я до сих пор ее не видел.
Всю ночь рыба плыла так же неукоснительно, никуда не збочуючы, — старик мог видеть это за звездами. Когда зашло солнце, воздух холоднее, и пот на спине, плечах и ногах старого быстро высох. Еще днем он взял мешок, которым накрыл ящик с наживой, и расстелил его на солнце сушиться. А когда солнце зашло, обвязал мешок вокруг шеи, спустил себе на спину и осторожно заправил под леску, что ее теперь государств, пропустив за плечами. Мешок смягчил давление, и старый сумел прислониться к носу лодки таким образом, что ему стало почти удобно. На самом деле эта поза лишь на некую толику облегчила невыносимая тяжесть, однако старый считал, что теперь ему почти удобно.
«Я ничего не могу с ней поделать, и она со мной тоже, — подумал он. — По крайней мере, пока тянет так напрямик ».
Тогда сказал вслух:
— Жаль, что нет со мной парня. Помог бы мне все это увидел.
«Нельзя, чтобы человек доживала свой век в одиночестве, — подумал он. — Но ничего не поделаешь.
«Интересно, чего это она так отшатнулась, — подумал он. — Наверное, поводок дернул ее по спинному горбу, ей, конечно, не так мозолит спину, как мне. Однако не может же она без конца тянуть лодку, какая бы была большая и сильная. Теперь я убрал все, что могло бы мне помешать, и имею в запасе много жилки, следовательно, лучшего и желать нечего ».
— Рыба, — негромко сказал он, — пока я жив, я тебя не оставлю.
«Да и она меня, видимо, не оставит, — подумал старик, дожидаясь, пока розвидние. В этой предрассветной поре стало еще холоднее, и он прижался к доскам, чтобы немного согреться. «Все, что здужае она, нету и я», — подумал он. Занялось на свет, и он увидел, как леска, простираясь от его плеча, косвенно заходит в воду. Лодка неустанно двигался вперед, и когда из-за горизонта высунулся краешек солнца, его лучи упали на правое плечо старика.
С севера к лодке подлетела небольшая птичка. Это была какая поющая птичка, и летела очень низко над водой. Старый заметил, что она совсем обессиленная.
Птичья села на корму отдохнуть. Потом взлетела у старого над головой и уселась на леске, где ей было удобнее.
— Сколько тебе лет? — Спросил старик. — Это твоя первая путешествие?
Когда он заговорил, птичья посмотрела на него. Она была такая уставшая, что даже не примерялась, садясь на леску, и теперь раскачивалась, цепко обхватив ее своими хрупкими пазурцямы.
— Жилка натянута крепко, — сказал ей старик. — Уж слишком крепко. Чего же ты так устала по безветренной воде? И что оно происходит с птицами?
«А есть же еще ястребы, — подумал он. — Те вылетают над морем вам навстречу ». Но птичьи этого не сказал и все равно она его не поняла бы, а о ястребов скоро должна узнать сама.
— Хорошо отдохни, имела птице, — сказал старик. — А тогда возвращай к берегу и ищи своей судьбы, как ищут ее все — и люди, и птицы, и рыбы.
Разговор немного ободрила его, потому что за ночь спина у него совсем онемела и теперь уже болела по-настоящему.
— Если хочешь, погости тут у меня, птица, — сказал он. — Жаль, что я не могу поставить парус и отвезти тебя, вон как раз и ветерок снимается. Но, к сожалению, я не один, а с товарищем.
Именно в этот момент рыбина неожиданно так резанула жилку, что старый повалился на нос лодки и наверняка выпал бы за борт, если бы не уперся в доски и не попустил снасть.
Когда рыбина дернула, птичья порхнула прочь, и старик не заметил, как она исчезла. Он осторожно потрогал жилку правой рукой и увидел на ладони кровь.
— Видимо, что-то достала ей, — сказал старик и потащил к себе снасть, пробуя вернуть рыбу обратно. И, напялив жилку до отказа, он снова сел, как раньше, только сдерживая ее натяжение.
— Я вижу, рыба, все оно же дается тебе знать, — сказал он. Мне тоже, Бог свидетель.
Он поискал глазами птицу, потому рад хотя ее обществу. Однако птичья исчезла.
«Рыба огромная, и я должен обуздать ее, — думал старик. — Нельзя давать ей почувствовать, какая она сильная и на что способна, если бы стала убегать. Будучи ею, я бы сейчас пошел на отчаяние души и дал тягу, пока то прервалось бы. Но, слава богу, рыбы не такие умные, как мы, убиваем их, зато куда более благородные и проворнее ».
Старом случалось видеть много крупной рыбы. Видел он и многие рыбин, которые весили более тысячи фунтов, да и сам за свою жизнь поймал две такие, но никогда не ловил одиночкой. И вот теперь, в одиночестве вдали от берега, был привязанная к крупнейшей рыбы из всех, которых он когда-либо видел или даже о которых слышал, а его левая рука все еще была застыла, словно стиснутые когти орла.
«Ничего, отойдет, — думал он. — Непременно отойдет и поможет правой. Они же все и три словно сестры — рыба и мои две руки. Должна отойти. Это же просто нечестно, что и и она так себя ведет ».
Между тем рыба снова приостановили ход и плыла равно, как и раньше.
«Интересно, чего это она вынырнула, — подумал старик. — Как будто только на то, чтобы показать мне, какая она огромная. Да, теперь я это знаю. Хорошо бы показать и ей, что я за человек. Но тогда бы она увидела мою скрюченные руки. Нет, пусть думает, будто я сильнее, чем была, а я уж постараюсь не ошибиться. Эх, если бы я был ею и имел все, что имеет она против моей единственной оружия — воли и разума ».
«Хорошо, если бы она заснула, и тогда я мог бы поспать и увидеть во сне львов, — подумал он. — Почему львы — самое важное из всего, что у меня осталось? .. Выбрось из головы эти мысли, старик, — приказал он себе. — Сиди тихо тут у борта, отдыхай и ни о чем не думай. Рыбина тратит силу. А ты должен тратить ее можно меньше ».
Когда зашло солнце, старый, чтобы придать себе уверенности, стал вспоминать, как когда в одной таверне в Касабланке он мерился силой с очинно негром из Сьенфуэгос, который был первым силачом в тамошнем порту. Целый день и целую ночь они сидели, уперев локти в черту, проведенную мелом на столе, и крепко стиснув поставлены И вниз руки, и каждый старался пригнуть к столу руку противника. Почти все вокруг закладывались, кто победит, люди заходили и выходили из таверны, освещенной керосиновыми лампами, а он смотрел на руку негра и на его лицо. После первых восьми часов судьи начали меняться через каждые четыре часа, чтобы немного поспать. Из-под ногтей и у него, и у негра выступала кровь, да они и дальше смотрели в глаза и на руку друг другу, между тем как зрители заходили и выходили, сидели на высоких стульях вдоль стены и ждали. Деревянные стены таверны были окрашены в светло-голубой цвет, и лампы отбрасывали на них тени обоих противников. И когда ветер снаружи покачивал лампы, огромная тень негра хилиталася на стене.
течение целой ночи преимущество раз за разом склонялась от одного к другому; негру подносили ром и розкурювалы для него сигареты. Выпив рома, он стремглав напинався и однажды почти на три дюйма отклонил руку старика, который был тогда не «старый», а Сантьяго El Campeon5. Однако старик, смог вновь поставить руку неподвижно. После того Он уже не сомневался, что победит противника, хоть негр был хороший мужик и незаурядный силач. На рассвете, когда зрители, которые пошли в учреждения, стали просить, чтобы судья объявил ничью, а тот только молча качал головой, старый сделал последнее порывистое усилия и стал пригибать негров руку все ниже и ниже, пока она легла на деревянную столешницу . Соревнования начались в воскресенье утром, а закончилось утром в понедельник. Многие зрители уже требовал ничьей, потому что им надо было идти на работу — кому в порт грузить мешки с сахаром, а кому до Гаванской компании. Если бы не это, все они охотно дождались бы конца соревнования. И старый закончил его вовремя, прежде чем они должны были идти на работу.
Уже совсем стемнело, как всегда бывает в сентябре, когда тьма приходит сразу же после захода солнца. Старый налег грудью на потрепанные носовые доски и как мог старался отдыхать. Он не знал, как называется звезда Ригель6, но видел ее и знал, что скоро включатся и все другие звезды, его дальние друзья, и снова будут с ним.
— И рыба тоже мне друг, — сказал он вслух. — Я еще никогда не видел такой рыбы, даже и не слыхал о таких. Но все равно я должен убить ее. То еще хорошо, что нам не приходится охотиться на звезды.
«А что, если бы человеку ежедневно нужно было убивать месяц? — Подумал старик. — И месяц бежал бы от нее. И если бы ей пришлось ежедневно гнаться за солнцем, чтобы убить его? Итак, мы еще не такие несчастные », — развлек он.
Потом ему стало жаль большую рыбу, которая не имела чего есть; и хоть он и сочувствовал рыбине, однако его ни на минуту не оставлял твердое намерение убить ее. «Это же сколько людей она накормит, — подумал старик. — Но стоят они того, чтобы есть ее? Нет, отнюдь. Никто не стоит есть эту рыбу, что ведет себя так разумно, с таким огромным достоинством. Я не очень разбираюсь в всех этих вещах, — думал он дальше. — И все-таки хорошо, что нам не надо покушаться убить солнце, месяц или звезды. Достаточно и того, что мы живем у моря и убиваем своих истинных братьев.
Уже около часа в глазах старика мерцали темные пятна, соленый пот затекал ему в глаза и больно обжигал их и так же больно обжигал царапины на лбу. Темных пятен старик не боялся — это была естественная вещь при таком напряжении, с которым он натягивал снасть. Но вот уже дважды ему кружилась голова, и это встревожило его.
— Не может быть, чтобы я зломився и умер через эту рыбу, — сказал он. — Да еще и теперь, когда она делает все, что мне нужно. Боже, помоги мне выстоять. Я сто раз произнесу «Отче наш» и сто раз «Богородицу». Только сейчас не могу.
«Ты считай, что я их произнес, — добавил он мысленно. — А потом я произнесу ».
Рыбину старик увидел тогда, когда она поворачивала третий раз. Сначала он увидел темную тень — она проплывала под лодкой так долго, что старик даже глазам своим не поверил.
— Нет, — сказал он. — Не может она быть так велика. И рыба действительно была такая большая, и когда, заканчивая этот круг, она поднялась до поверхности всего за тридцать ярдов от лодки, старик увидел над водой ее хвост. Он был выше лезвие крупнейшей косы, отклонен назад, и на фоне темной воды казался едва окрашенным в сиреневый цвет. Пока рыба плыла так у самой поверхности, старый успел увидеть ее огромный туловище и фиолетовые полосы, опоясывали его. Ее спинной плавник был спущен, а огромные плавники на груди широко розпростани в стороны.
За каждым плавным, неспешным поворотом рыбины он выбирал все больше жилки и уже был уверен, что не дольше чем за два круга сможет вгородиты в нее гарпун.
«Только надо подтянуть ее еще ближе, как можно ближе, — думал он. — И не надо бить в голову. Надо целиться прямо в сердце ».
— Будь спокойным и сильным, старик, — приказал он себе.
Но когда он, весь напрягшись еще до того, как рыбина сравнялась с лодкой, вовсю начал тянуть, она лишь завалилась на бок, но тут же восстановила равновесие и поплыла прочь.
— Рыба, — сказал старик. — Рыба, тебе все равно умирать. Так неужели ты хочешь убить и меня?
«Нет, так я ничего не сделаю, — подумал он. Во рту у него совсем пересохло, и он уже не мог говорить, но доставать бутылку с водой сейчас никак не получалось. — На этот раз надо подтянуть ее к борту, — думал он. — На эти ее повороты мне не хватит силы … Нет, хватит, — осадил он себя. — Тебе хватит сил на все ».
При следующем повороте он чуть не доконал своего. Но рыба снова выровнялась и неторопливо поплыла прочь.
«Ты убиваешь меня, рыба, — подумал старик. — Но ты имеешь на это право. Никогда еще я не видел такой величественной, прекрасной, спокойной и благородной существа, как ты, сестра. Ладно, убей меня ты. Мне безразлично, кто кого убьет …
Тебе мутится в голове, — остановил он себя. — А надо, чтобы голова была ясная. Итак храни своих мыслей и научись сносить невзгоды, как мужчина. Или как эта рыба », — так же мысленно добавил старик.
— Прояснюйся, голова, — сказал он и чуть услышал собственный голос. — Ну же, прояснюйся.
Еще два круга не дали никаких результатов.
«Не знаю, что и действовать, — думал старик. По каждой новой неудачей ему казалось, что он вот-вот пустится духа. — Просто не знаю. Но попробую еще раз ».
Он попробовал еще раз и, повалив рыбину на бок, почувствовал, что теряет сознание. А рыба выпрямилась и снова медленно уплыла прочь, покачивая над водой своим огромным хвостом.
«Попробую снова», — пообещал себе старый, хотя руки ему совсем обессилели, а в глазах было темно и лишь изредка на миг прояснялось.
Старый упустил наземь снасть, наступил на нее ногой, занес гарпун так высоко, как мог, и сколько было силы, которая еще осталась в нем, и той, которую он призвал на помощь в этот миг, угородив его в сторону рыбины, именно позади грудного плавника, торчавший над водой на уровне человеческой груди. Он почувствовал, как железное острие заходит в рыбину, и, упершись в гарпун, подвинул его еще глубже, а тогда всем телом наважив на древко.
И вдруг рыбина, уже поражена смертью, ожила и вынырнула высоко над водой, словно показывая всю свою величинь, могущество и красоту. Казалось, она повисла в воздухе над головой старого и его лодкой. А тогда с гримким всплеском упала в море, обдав ливнем брызг и старого, и весь лодку.
Высоко в небе шли кучевые облака, а еще выше над ними виднелись немало пирьистих, и старый знал, что ветер не утихнет целую ночь. Он то и дело поглядывал на рыбу, чтобы убедиться, действительно ли она является. Прошла еще час, когда нагрянула первая акула.
Акула появилась не случайно. Она поднялась из глубины еще тогда, когда в море заклубилось и расплылась вдалеке от поверхности темное пятно крови. Поднялась так стремительно и безбоязненно, что аж рассекла поверхность голубой воды и вынырнула на солнце. Потом снова нырнула под воду, почувствовала дух крови, тянувшийся следом за лодкой и рыбой, и стремглав пустилась вдогонку.
Временами она теряла след. Но каждый раз находила его снова, — если не самый след, то едва слышен его дух, — и неуклонно неслась вперед.
Когда старик увидел ее, он понял, что эта акула не ведает страха и поступит так, как ей заблагорассудится. Дожидаясь, пока она подплывет поближе, он приготовил гарпун и прочно привязал конец его веревки.
Акула была уже у самой кормы, и, когда она метнулась к рыбины, старик увидел ее разверстую пасть, и странные глаза, и вискал зубов вплоть захлопнулась, впинаючись в рыбину впереди хвоста.
Была лишь массивная, заостренная голубая голова, и большие глаза, и хищные, хряскитливи, всежерни челюсти. Но именно там, в том месте, был мозг, и старик ударил туда. Ударил израненными, окровавленными руками, изо всех сил метнув острый гарпун. Ударил без надежды, но полон решимости и истошно ярости.
Акула перевернулась на спину, и старик увидел, что глаза ее уже неживое, потом она перевернулась еще раз, дважды обкрутившы вокруг себя веревку. Старый знал, что она мертва, и акула не хотела с этим смириться. Уже лежа на спине, она молотила хвостом, щелкала челюстями, а потом вдруг рванулась прочь, бороздя воду, как быстроходный катер. Море вдоль нее стало белое от пены, сбитой хвостом, а сама акула на три четверти поднялась над поверхностью, и в этот момент канат туго натянулась, задрожала и тут же лопнул. Акула какую волну неподвижно лежала на воде, а старый смотрел на нее. Потом она медленно пошла ко дну.
— Она забрала у меня фунтов сорок рыбы, — произнес старик. «А также гарпун и всю веревку, — добавил он мысленно. — И теперь с моей рыбы снова течет кровь, а это прелести других акул ».
Вот уже два часа он плыл, удобно устроившись на корме, время от времени жевал мякоть большого марлина и пытался немного отдохнуть и окрепнуть на силе, когда вдруг увидел первую из двух новых акул.
— Galanos — сказал он.
Акулы подплыли ближе. Одна повернула в сторону и скрылась под лодкой, и тогда старик почувствовал, как задрожал лодку, когда акула стала кромсать рыбину. Вторая мгновение пристально смотрела на старика своими узкими желтыми глазами, а затем, широко разинув закругленные челюсти, с разгона вгризлася зубами в уже рваный перед рыбий сторону. На самой вершине ее коричневой головы и спины, там, где мозг соединяется со спинным, было отчетливо видно ровную линию, и старый вогнал свой привязан к весла чем именно в то место. Тогда выдернул нож и ударил снова, на этот раз — в желтые, как у кота, акульи глаза. Акула мигом оторвалась от рыбы и беззвучно ушла под воду. Уже умирающих, она торопливо глотал то, что успела урвать.
Между тем лодку и дальше трясся — то первая акула яростно рвала рыбу, — и старый попустил шкот, чтобы наклонить лодку на бок и добраться до акулы. А когда наконец увидел ее, перегнулся через борт и ударил ножом. И попал в мягкое, и, столкнувшись с плотную кожу, его чем только чуть проткнул ее.
Обращаться к рыбе он больше не мог: слишком уж она была изуродована. Но вдруг у него блеснула мысль.
— Пиврибы, — сказал он. — Бывшая рыбо. Мне очень жаль, что я заплыл так далеко. Я погубил нас обоих. Но сколько акул мы с тобой убили и сколько покалечили. А ты сама много их убила за свою жизнь, а, старая рыбо? Не зря же ты носишь на голове свой меч.
Старый удовольствием думал о рыбину и о том, как бы она расправилась с акулой, если бы плавала теперь я на свободе. «Надо было мне отрубить ее меч и драться им с акулами», — подумал он. Но у него не было топора, а потом не стало и ножа.
«А если бы я отрезал его и то сумел присмыкнуть к весла, вот было бы оружие. Тогда бы мы вместе сражались с ними. А вот что ты будешь действовать теперь, как они нападут ночью? Что ты можешь? »
— Драться с ними, — сказал он. — Буду драться с ними, пока умру.
Наконец, одна акула подскочила до самой головы, и старик понял, что это уже конец. Он замахнулся румпелем и вколотил акулу по морде, в то место, где ее челюсти застряли в тугой, не поддающиеся рыбьей голове. Выложил раз, тогда еще и еще. Но вдруг услышал, как румпель грохнул в руках, и штриконув акулу в морду обломанным концом. Почувствовав, как острый осколок врезался в нечто мягкое, старый штриконув еще раз. Акула разжал челюсти и поплыла прочь, последняя из всей стаи, им есть более было нечего.
Старый задыхался и чувствовал во рту какой-то странный привкус. Отдавало словно медью и чем-то сладким, и он на минуту был испугался. Но скоро все прошло.
Он харкнул в океан и сказал:
— сожрут и это, galanos. И представляйте себе, что вы сожрали человека.
Старый знал, что теперь он побежден окончательно и безнадежно, и вернулся на корму. Воткнув обломок Румпеля в проем руля, он увидел, что вполне может рулить. Тогда великий плечи мешком и снова направил лодку к берегу. Лодка шел теперь совсем легко, и старик сидел, ни о чем не думая, и решительно ничего не чувствуя. Теперь ему было все безразлично, и он хлопотал только тем, чтобы счастливо и якнайвправнише довести лодку к родному бухты. Где ночью акулы напали на скелет рыбы, словно обжоры, жадно хватают со стола последние крохи. Старик не обратил на них внимания, да и вообще ни на что не обращал внимания, кроме паруса и руля. Лишь отметил про себя, как легко идет лодка, лишившись своего огромного груза.
«Лодка у меня хороший, — думал он. — Крепкий, нисколько не поврежден, кроме вот румпель. И румпель легко заменить ».
Старый почувствовал, что уже выплыл на течение, и теперь ясно видел впереди огни прибрежных поселков. Он знал, где очутился, — в дом оттуда было совсем близко.
«Как оно есть, а ветер нам все-таки друг, — подумал он, а потом поправился: — Бывает другом. И бескрайнее море — в нем у нас есть и друзья, и враги. И постель, — вспомнил он. — Кровать тоже мой друг. Да, именно кровать, — подтвердил мысленно. — Кровать — то замечательная вещь … А как легко становится на душе, когда ты побежден, — подумал он. — Я никогда не думал, как оно легко. А кто же тебя победил? — Спросил старик сам себя.
— Никто, — сказал он. — Я заплыв слишком далеко в море, но и только.
Когда лодка зашел в небольшую бухту, на «Террасе» уже не светилось, и старик понял, что все давно спят. Ветер, и перед тем все усиливался, теперь дул по-настоящему. Однако в бухте было уютно, и старый причалил к узкому клочка рини под скалами. Помочь было некому, и он сам вытолкнул лодку как мог дальше из воды. Тогда сошел на берег и привязал его к скале.
Он снял мачту, обернул вокруг нее парус и завязал веревкой. Затем нанес мачту на плечо и пошел вверх. И только теперь понял, как тяжело он устал. Он на минуту пристав, оглянулся и в отсвете уличного фонаря увидел огромный хвост рыбы, торчавший высоко над кормой его лодки. Увидел и белую полосу обглоданной позвоночника, и темную громаду головы с выдающимся вперед мечом, и весь голый скелет.
Когда утром парень заглянул в дверь, старик еще спал. Ветер так взыграл, что рыбацкие лодки не смогли выйти в море, и мальчик встал позже, а потом отправился в дом старика, как делал каждое утро. Он увидел, что старик дышит, а потом посмотрел, на его руки и заплакал. Потом тихонько вышел из хижины, чтобы принести старом кофе, и всю дорогу плакал.
Круг лодки стояло много рыбаков, разглядывая то, что было припнуте к борту, а один, подкатив штанины, Зашел в воду и измерял костяк длинной веревкой.
— Как он там? — Крикнул парня снизу кто-то из рыбаков.
— Спит! — Крикнул в ответ парень. Он нисколько не стеснялся своих слез. — Пусть никто не беспокоит.
— Восемнадцать футов от носа до хвоста, — крикнул ему тот рыбак, измерял скелет.
— Так я и думал, — сказал парень.
Наконец старик проснулся.
— Не вставай, — сказал ему мальчик. — Вот на выпей. — Налил кофе в стакан. Старик взял кофе и выпил.
— Они преодолели меня Манолине, — сказал он. — Таки одолели.
— Не она же тебя одолела. НЕ рыбина.
— Нет. Твоя правда. Это было потом.
— Теперь мы опять будем рыбачить вместе.
— Нет. Я бесталанный. Долой бесталанный стал.
— К черту тот талант, — сказал парень. — Со мной тебе будет везти.
— А что скажут у тебя дома?
— Так безразлично. Я привез им вчера две рыбы. А теперь снова буду с тобой, потому что мне еще многое предстоит научиться.
тот день на «Террасу» посетил группу туристов и одна гостья, глядя вниз на море, увидела в воде у берега, среди пустых банок от пива и дохлых барракуд, продления белый позвоночник с огромным хвостом на конце, качался на высоких волнах прибоя, доносившимся в бухту с разбушевавшегося сильным восточным ветром океана.
— Что это такое? — Спросила она официанта и показала на длинный скелет большой рыбины, который был теперь обычным себе мусором, и его скоро должен понести долой отлив.
— Tiburon7 — сказал официант. — Одна акула … — Он хотел объяснить, что произошло.
— А я и не знала, что у акул такие красивые, совершенной формы хвосты.
— Я тоже не знал, — сказал ее спутник.
А наверху, в своей хижине у дороги, старик опять спал. Он спал так же вниз, и возле него, стараясь его сон, сидел парень. Старом снились львы.
[1] Неудачник (исп.).
[2] Изображения Иисуса Христа с рассеченными грудью, где видно пылающее сердце.
[3] Так называемая Мадонна медных рудников, уважаемый на Кубе как заступница тех, кто в море, рыбаков и Кубы вообще.
[4] В испанском языке слово «море» может употребляться с артиклем как мужского, так и женского рода.
[5] Чемпион (исп.).
[6] Большая звезда в созвездии Ориона.
[7] Tiburon — Акула
Перевод В. Митрофанова
Комментарий
Повесть учит несокрушимости, мужеству, силе духа, которыми должен быть наделен каждый человек, и не только.
«Старик и море» — гимн человеку, его мужества, воли и мудрости.